На пятый день их допустили в ханскую юрту — огромную, поболе иного терема, тоже из белого войлока. Что там было, Опоница не знал. Но, видно, все прошло хорошо: князь Роман был весел и даже мрачный все время пребывания в татарском стане Федор, вроде посветлел лицом. А потом, еще дня через четыре, Батый призвал на встречу одного только князя Романа. Что говорилось там, вообще никто не знал, поскольку даже ближников своих князь Коломенский туда не взял. Только в этот раз Роман, вышедший из ханской юрты, был доволен, словно кот, обожравшийся сметаны. Похвалялся бронзовой пайцзой и говорил, что отправляет его татарский хан к князю Юрию Ингоревичу с новыми предложениями мира. И, вроде, послабления какие-то пообещал для рязанцев Батый. Какие, сказал только Федору, но, видно, не слишком большие, поскольку княжич после того особо веселым не выглядел.

Перед отъездом Роман Коломенский долго говорил наедине с Федором. Видно, наставления давал. Потом собрался и уехал, прихватив с собой своих гридней и двоих ближников. Третьего оставил при княжиче, как советника. Муж этот был и вправду шустер. Гостевал вместе с Романом у всех татар, с коими тот здесь познакомился. После отъезда своего господина он вообще при Федоре не появлялся, все больше по юртам татарских набольших начальников пасся. О чем там говорил — не ведомо, но кое о чем, о чем не следовало бы, видно, сказал…

Случилось все вчерашним днем после полудня. Примчался посыльный от самого хана Батыя с приглашением посетить его юрту. Федор взял с собой всех, кто с ним был: четверых ближников, Опоницу и Осалука. Романов ближник, как обычно, где-то гостевал. Решили идти без него. В юрту к Батыю пустили всех, отобрав у входа оружие. В юрте шел пир. Вокруг небольшого возвышения, уставленного яствами и служившего монголам столом, расселось на корточках с полсотни ханских приближенных. Сидели, видно, давно — все уже были изрядно навеселе. Батый, увидев вошедшего Федора, встал со своего места и, лопоча по-своему что-то, с распахнутыми объятиями двинулся навстречу княжичу.

— Друг, говорит, — торопливо, вполголоса переводил Осалук. — Брат, говорит. За стол приглашает.

Хан подошел к Федору, приобнял, ткнулся сначала одной щекой в его щеку, потом другой, сделал приглашающий жест в сторону пирующих. Княжич уселся на свободное место. Сопровождающих его, знамо, не пригласили — не по чину. Все шестеро встали неподалеку, у стены, между татарами, сопровождающими своих пирующих господ. Было таких много, поболее двух сотен. Батый попотчевал Рязанского княжича из своих рук чашей кумыса. К напитку этому следовало привыкнуть, чтобы оценить вкус. Благо, Федор с кумысом был знаком и мог пить его, не морщась. Какое-то время на Рязанского посланца не обращали внимания, но вскоре Батый опять с ним заговорил. Подскочивший к княжичу монгольский толмач переводил ему слова хана. Осалук шепотом переводил, что говорит Батый.

— Опять другом называет, — говорил Осалук. — Предлагает с Рязани дань не брать, союз заключить, как с равным по силе и уважению, государством. Только…

Половец замолчал, вслушиваясь в речь хана.

— Ну, чего там? — не вытерпел Опоница. — Чего дальше-то?

Батый к тому времени замолчал, выжидающе глядя на Федора. Смотрел, как-то недобро, вопреки сказанным словам. Княжич поднялся на ноги. Видно было — к лицу его прихлынула кровь, глаза гневно засверкали.

— Да скажешь ты, чего говорено! — уже в полный голос рявкнул Опоница на Осалука.

— Жену Федора, Евпраксию, царевну греческую Батый себе на ложе требует, — сдавленно проговорил толмач. — Говорит, что б дружба крепкой была.

Княжич, тем временем, сжал пальцы в кулаки, катнул желваки на скулах и выдохнул:

— Не будет у нас с тобой дружбы, хан. Не водили русские никогда врагам жен своих на блуд. Воюй земли наши. Преломим копья с тобой в поле. Коль одолеешь, и женами нашими владеть будешь.

Батый, слушая перевод того, что говорил Федор, в лице особо не изменился. Все так же с хитрым недобрым прищуром он смотрел на разгорячившегося Рязанского посла. Когда Федор замолчал, он сказал всего пару фраз и махнул рукой в сторону выхода.

— Вон гонит, — перевел Осалук.

Ну, это и так было понятно. Княжич развернулся и зашагал к двери. Опоница с остальными последовали за своим господином. Выйдя из полумрака юрты, остановились, ослепленные ярким солнышком — день стоял ясный. Проморгавшись, увидели, что окружены вооруженной татарской стражей, охранявшей покой хана. Рука Опоницы потянулась к левому боку, к тому месту, где должен был висеть меч. Но оружие у них отобрали при входе. Татары стояли молча, не двигаясь. Молчали и рязанцы. Постояв так какое-то время, Федор, не остывший еще от нанесенной ему обиды, шагнул вперед, сказал, упрямо нагнув голову:

— Дорогу!

И татары расступились, образовав коридор для прохода русских. Федор шагнул в этот проход. За ним — остальные. Опоница шел последним, по воинской привычке прикрывать своих при отступлении. Увидев угрожающее движение в стене татар, он крутанулся назад, увернувшись от удара кистеня, перехватил руку с ним, попытался содрать петлю, удерживающую свинцовый шарик на кисти. Удар сзади в голову погрузил его во мрак.

Очнулся Опоница от холода выплеснутой на него воды. Привстал, отерев глаза от крови, огляделся. Он лежал на припорошенной снегом земле неподалеку от юрты Батыя. Вокруг толпились нукеры хана. Опоница попробовал подняться на ноги. Не получилось: ноги подгибались, голова кружилась и страшно болела. Он опустился на колени, тряхнул головой и едва сдержал стон — в череп будто ударили молотом. Татары расступились. Опоница поднял голову и увидел, что к нему подходит сам Батый в сопровождении десятка своих приближенных. Остановившись шагах в трех, он оглядел рязанца, поцокал языком и что-то сказал. У него из-за спины выступил толмач.

— Великий Джихангир сожалеет о неразумности твоего господина, — перевел он. — За дерзость он наказан, но хан не хочет, чтобы тело его было сожрано шакалами и поручает тебе отвезти его к отцу в Рязань. Сможешь ли?

Одуревший от боли и всего случившегося, Опоница только кивнул. Батый снова что-то сказал.

— Великий хан говорит, мол, доберешься: на опушке большого леса, который вы называете Черным, стоит Рязанский отряд, — перевел толмач. — До утра как раз доедешь. Бери коня, забирай своего господина и езжай. А еще, говорит Джихангир, передай пожелание здоровья Великому князю Рязанскому, и еще мудрости, которой не хватило его сыну.

Батый, при последних словах, переведенных толмачом, кивнул и хищно усмехнулся. К Опонице подвели двух коней. Второй, через